В ночь на 31 июля российские военные обстреляли Киев ракетами и беспилотниками. Погибли 32 человека, пострадали 159. 28 убитых жили в девятиэтажном доме в Святошинском районе — их подъезд был полностью разрушен ракетным ударом. В атаке чудом выжила Вероника Осинцева — 23-летняя выпускница Киевской муниципальной академии эстрадно-циркового искусства. Девушку выбросило из окна квартиры на девятом этаже вместе с кроватью, но она отделалась двумя переломами ноги и повреждением зуба. Ее родители и кот погибли, сама она провела в больнице месяц.
Вероника рассказала проекту помощи украинцам «Давайте», как училась и работала, ходила на антикоррупционные протесты, хоронила семью и как будет строить жизнь теперь.
Об учебе и работе во время войны
За полгода до начала полномасштабной войны я начала чувствовать приближение чего-то неизбежного. Прозвучит странно, но я почувствовала, как меняется пространство, настроение и воздух в целом. [Накануне полномасштабного вторжения] я сходила на вокал, должна была на следующий день ехать на ансамбль в академию. Просыпаюсь от звонка подруги, она говорит, что началась война. Я просто в шоке. Начинаю плакать, потом слышу тревогу, взрывы. Это ужасное чувство, когда жизнь становится неопределенной. Я жила как в тумане первое время.
Папа мне постоянно говорил, чтобы я уехала в Америку или куда-нибудь. Но я не хотела уезжать, я говорю: «Я люблю Украину, я здесь останусь и буду здесь что-то менять». Я продолжила учиться.
[Помимо учебы] я работала в чудесном баре под названием Electric Dreamers Bar. Этот бар был в стиле киберпанка. К сожалению, он закрылся. Либо место неудачное, либо людям не близка сама тематика. Киберпанк — это антиутопия. Зачем людям антиутопия дополнительная, если они уже в ней живут, правильно?
О протестах во время войны
Я не то чтобы ярая активистка, но когда люди вышли [на митинги против закона, ликвидирующего независимость Национального антикоррупционного бюро Украины в июле 2025 года], я решила прийти.
Мне интересно наблюдать за тем, как люди организовываются и начинают что-то вместе творить, еще и во время войны. Я была там два раза, третий раз не смогла прийти по причине ракетного обстрела.
Я взяла с собой мелки, на асфальте написала такие околостихи: «Корупції — ні, розвитку — так. Паскудники власних душ, у яких більшає мрак. Руйнівники Конституції, майстри ілюзіЇ. Є гроші, є влада, та нема до людей поваги. Не збираємось чекати нової зради, корупціонерів — за ґрати» (с укр.: «Коррупции — нет, развитию — да. Паскудники собственных душ, в которых разрастается мрак. Разрушители Конституции, мастера иллюзий. Есть деньги, есть власть, но нет к людям уважения. Не собираемся ждать нового предательства, коррупционеров — за решетку». — Прим. ред.).
Родители переживали, папа говорил, чтобы я не ходила туда. Я отвечала: «Ну пап, мне нужно туда пойти, я не могу просто в стороне сидеть».
О ракете, прилетевшей в родной дом
[В ночь обстрела] я спала, потом резкий звук, треск плиток, мебели, и я просто теряю сознание. Какое-то время лежала на обломках — не знаю сколько. Люди говорят, что я лежала на матрасе.
Я проснулась на обломках, схватила свой рюкзак, который оказался возле меня. Он пустой был — я просто посмотрела на него, пощупала и поставила. Почувствовала боль, начала осознавать, что случилось, не могла в это поверить. Я считала, что наш дом — это бункер, и успокаивала так родителей. У меня было такое доверие Вселенной на этот счет: не возникало сомнений, что наш дом уцелеет.
Я увидела распухшую ногу, мне стало страшно и больно, я кричать начала. Меня забрал военный Слава, который живет в соседнем доме. Он с протезом на ноге подбежал ко мне и вынес меня на руках. Я его не знала до этого. Его жена вынесла мне одеяло: было холодно.
Я сидела на лавочке, курила сигарету за сигаретой. Мы [со Славой] ждали скорую. Там были очень сильно травмированные люди. [Например] Матвей — маленький мальчик, сын женщины в нашем подъезде, к которой мы ходили на маникюр вместе с мамой. Сын погиб, к сожалению. У мамы моего друга детства пострадала квартира на первом этаже. К счастью, его мама жива. Квартира непригодна для жизни.
Прилет был в пятый-шестой этаж. Комнаты моих родителей боковые, они сразу же [были уничтожены]. Моя комната чуть-чуть дальше, она внутренняя. Практически всю жизнь там прожила, было очень комфортно: много книг, фортепиано, фотографии, предметы для творчества, куча нот, словари. От нее остался только маленький кусочек стены.
Меня откинуло ударной волной, и я съехала, можно сказать, по обломкам. Все люди, которые жили в боковых комнатах, квартирах, погибли — кто-то в больнице, кто-то на месте. Одна я выжила.
У меня была паника, я просто пыталась пережить эту боль. В скорой помощи начала петь, слушать какую-то музыку. У меня телефона при себе, естественно, не было — я попросила включить музыку женщину [из скорой].
Трек, который я слушала, я за пять дней до трагедии нашла. Называется Chase The Sun, исполнитель Koven. В больнице решила открыть перевод этой песни. Переводится так: «Я улетаю, убегаю как ветер. Пока я гоняюсь за солнцем, я кружусь, кружусь в своем уме, плаваю над землей». У меня, когда я прочитала, были мурашки по телу.
О родителях
Я поняла, что моих родителей нет в живых, еще до того, как мне об этом сказали. Я просто их перестала чувствовать. Очень много людей переживали, что, когда я узнаю об этом, случится что-то страшное. Но я была морально к этому готова. Уже не помню, кто сказал, что родителей больше нет. Возможно, это была лучшая подруга мамы. У меня не было резкой реакции, но не единожды в больнице я переживала ужасную боль моральную.
Честно говоря, в такой ситуации я не знаю даже, что было бы с нормальным человеком. Думаю, я просто ненормальная. В таком мире невозможно быть нормальной.
Я провела в больнице ровно месяц. Шестого или седьмого августа мне сделали операцию на ноге. На следующий день появилось пятно на гипсе — оказалось, что это инфекционное заражение. После этого мне сделали еще три операции. Потом выписали, но через четыре дня я опять попала в больницу. И восьмого сентября меня выписали из больницы окончательно. Сейчас состояние стабильное, все хорошо.
Девятого августа мы поехали на похороны родителей. Меня спрашивали, хочу ли я саксофонистов на похороны. Я сказала: «Нет, зачем? Я же могу сама спеть». Они всегда любили, как я пою. Это была песня «Рідна мати моя». Я ее немножечко переделала для того, чтобы она звучала и для мамы, и для папы. Мне пришлось несколько раз [заранее] пропеть эту песню, чтобы иметь возможность петь ее без слез и без истерики.
Папа любил кантри, а мама музыку не слушала, но ее любимая песня — это Shape of My Heart Стинга. Когда было 40 дней со смерти родителей, я спела иx любимые песни.
Родителей кремировали. Мама хотела, чтобы ее прах развеяли над морем. Возможно, я развею их прах над Черным морем, в Крыму, в Севастополе — мама там родилась. Мне не настолько важно приходить на могилу, я могу пообщаться с ними у себя в голове в любой момент. Они поместили в меня части своих душ.
О наследии и продолжении
Родители были частными предпринимателями. У папы был магазинчик зоотоваров, но относительно недавно он вышел на пенсию и старался жить в свое удовольствие. А у мамы — магазинчик канцтоваров и товаров для творчества «Акварелька». Теперь этот магазинчик принадлежит мне.
В моиx планаx вывести бизнес на новый уровень. Это наследие моей мамы, ей нравилось, когда люди что-то делают красивое своими руками. Когда-то давно она хотела быть дизайнером одежды, но не сложилось.
Парадокс: после того, что случилось, у меня вообще нет ненависти. [До трагедии] в моем сердце было больше ненависти к политикам, к Путину, к России. Сейчас я поняла, что это не имеет смысла. Единственный выход — не транслировать еще больше ненависти, а двигаться к свету, как-то людей пытаться переубедить, хотя бы попробовать.
Мы с моим парнем поддерживаем и греем друг друга. Нам обоим было очень холодно жить в мире, где люди уничтожают все живое на своем пути. Мы мечтаем остановить войну, страдания и неуважение людей друг другу.
До этой трагедии я хотела быть услышанной, но не знала как. Теперь я знаю и, немаловажный момент, имею на это полное право, потому что войну я прочувствовала на своей шкуре. То, что я выжила, привлекло внимание СМИ, у меня появилась возможность сказать все, что у меня накипело.
О том, что накипело
Люди устали от войны, она не нужна никому. Я не вижу проблемы в том, чтобы вместе сказать «нет» этому всему. Наше слово не остановит Путина, не поменяет практически ничего, кроме сознания тех людей, которые еще до этого не дошли. Когда я пыталась объяснить свою точку зрения, мне говорили: «Не мы ее начинали». Я отвечаю: то, что происходит, — это последствия нашего согласия с жестокостью в мире. Наши предки воевали, но это не означает, что так будет всегда. Мы можем остановить это либо сейчас, либо потом, после того, как умрет еще большее количество людей. Xотя бы просто сказать: «Мы не хотим убивать. У нас есть своя жизнь, семья, мечты».
Я благодарна, что в этих обстоятельствах осталась практически невредимой. Мне помогло очень много людей. Это вселило надежду на то, что люди действительно добрые. Ну и у меня появилось больше возможностей реализовать свои мечты, сделать что-то хорошее для людей. Пожалуй, именно это и сдерживает ту боль, которая возникла после потери родителей.
Больше всего [из утраченныx вещей] мне жаль книги: у нас была большая библиотека. Одна из них является для меня особенно ценной: «Человечество. Оптимистическая история» (Рутгера Брегмэна. — Прим. ред.). Эта книга рассказывает, что люди по своей природе не злые, когда они живут в безопасности и в хороших условиях. Им просто не на что злиться, им не нужно забирать чужое: у них все есть. Даже маньяки-убийцы не злые по своей природе — просто отхватили кусок боли и стали такими. С них это ответственность не снимает, им нужно помочь. Но есть люди, которых этот мир довел до такого состояния, что им уже невозможно помочь, к сожалению.
Я бы хотела, чтобы [участники нападения на Украину] увидели правду о самих себе, чтобы они ужаснулись. Мне не нужно, чтобы они страдали. Они и так уже страдают и не могут побороть свою внутреннюю бесконтрольную жажду денег, крови, власти.
Записала Анна Павлова